Поражаем с первых строк: самые успешные вступления к известным романам

Расскажем о вступлениях не только к романам, но и к другим художественным произведениям. Первые фразы – самые важные, ведь вступление задает тональность текста, обозначает героев, вовлекает читателя в действие. Рассуждения о том, как написать книгу, вообще можно смело начинать с изучения самых известных вступлений к литературной классике. Но классикой мы не ограничимся, ведь и современная литература тоже балует нас изобретательными вступлениями.

На крючке у текста

Магию первых строк сложно переоценить. Ведь вступление открывает текст. Первые предложения, вовлекают читателя в историю, подсаживают его на крючок непрерывно развивающегося действия. Слово за словом читатель погружается в текст настолько, что начинает ждать продолжения: что там, в следующем предложении. А ведь автору именно того и нужно: увлечь читателя, заинтриговать его и заставить читать дальше.

О значение зачина, первых фраз и предложений было известно еще древним грекам. Гомеровская «Иллиада» начинается знаменитым призывом «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына!/Грозный кото­рый ахе­я­нам тыся­чи бед­ст­вий соде­лал». Здесь говорится о гневе грозного воина Ахиллеса, о таком гневе, который достоин того, чтобы его воспевали. Так в первых фразах создается образ супер-героя, громящего врагов одной левой. Каких бедствий? Почему он их «соделал»? Что это за герой? Чтобы ответить на эти вопросы, возникшие после первых фраз, читатель все глубже и глубже погружается в текст.

А вот и хрестоматийный зачин детской сказки: «Жили-были дед и баба, и была у них курочка Ряба. Снесла курочка яичко, да не простое, а золотое». Это вступление организовано так же, как и начало литературного блокбастера. Вроде бы описывается привычная бытовая рамка, кажется, что перед нами реалистическое произведение, как вдруг откуда-то появляется интригующее золотое яйцо, переворачивающее с ног на голову повествование и запускающее механизм удержания читательского внимания. Теперь читатель (или слушатель) ни за что не успокоится, пока не узнает, чем кончилась эта история.

Так же работают удачные вступления к большим произведениям. Они завлекают читателя, заманивают его в текст, ведут за собой. А иногда первые предложения буквально становятся завязкой действия. Вспомним знаменитую реплику городничего, которая открывает «Ревизор» Гоголя: «Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор». Приезд ревизора, по меркам чиновников уездного города – это катастрофа, которой уже не избежать, но можно попробовать ее пережить. Вот оно – событие, завязывающее историю, обозначающее возможные конфликты и направление действия. Гоголевский текст не водит читателя вокруг до около, а сразу погружает его в самую гущу событий. А написан «Ревизор» в 1835 году.

Сегодня конкуренция на книжном рынке гораздо выше, чем в 19 веке. В те времена читателю просто некуда было деваться, и ввиду отсутствия альтернативы он готов был читать любой текст. Да и время тогда было неспешное, а жизнь более медлительная. Поэтому было приемлемо пространное вступление с плавным погружением читателя в суть происходящего. Хотя, как мы видим, и писатели 19 века понимали значение удачного зачина. Современный же автор просто не может позволить себе роскоши плавных вступлений: ему приходится сразу, в первых абзацах и предложениях завлекать читателя, потому что, если текст окажется скучным, читатель переключится на другой.

Посмотреть, как профессиональные писатели справлялись с задачей вовлечения читателя в текст, всегда полезно. Поэтому мы собрали успешные вступления, которые заставляют читателя не просто заинтересоваться книгой, а подпасть под ее чары буквально с первых строк.

Лев Толстой «Анна Каренина»

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме». 

Франц Кафка «Превращение»

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Лежа на панцирнотвердой спине, он видел, стоило ему приподнять голову, свой коричневый, выпуклый, разделенный дугообразными чешуйками живот, на верхушке которого еле держалось готовое вот-вот окончательно сползти одеяло. Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами.

Владимир Набоков «Защита Лужина»

Больше всего его поразило то, что с понедельника он будет Лужиным. Его отец — настоящий Лужин, пожилой Лужин, Лужин, писавший книги, — вышел от него, улыбаясь, потирая руки, уже смазанные на ночь прозрачным английским кремом, и своей вечерней замшевой походкой вернулся к себе в спальню. Жена лежала в постели. Она приподнялась и спросила: «Ну что, как?» Он снял свой серый халат и ответил: «Обошлось. Принял спокойно. Ух… Прямо гора с плеч». «Как хорошо… — сказала жена, медленно натягивая на себя шелковое одеяло. — Слава Богу, слава Богу…»

Владимир Набоков «Другие берега»

Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь – только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой, но в бездну преджизненную нам свойственно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, к которой летим со скоростью четырех тысяч пятисот ударов сердца в час.

Чарльз Диккенс «Повесть о двух городах»

Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, – век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, – словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем – будь то в хорошем или в дурном смысле – говорили не иначе, как в превосходной степени.
В то время на английском престоле сидел король с тяжелой челюстью и некрасивая королева; король с тяжелой челюстью и красивая королева сидели на французском престоле.

Уильям Мейкпис Теккерей «Ярмарка тщеславия»

Чувство глубокой грусти охватывает Кукольника, когда он сидит на подмостках и смотрит на Ярмарку, гомонящую вокруг. Здесь едят и пьют без всякой меры, влюбляются и изменяют, кто плачет, а кто радуется; здесь курят, плутуют, дерутся и пляшут под пиликанье скрипки; здесь шатаются буяны и забияки, повесы подмигивают проходящим, женщинам, жулье шныряет по карманам, полицейские глядят в оба, шарлатаны (не мы, а другие, — чума их задави) бойко зазывают публику; деревенские олухи таращатся, на мишурные наряды танцовщиц и на жалких, густо нарумяненных старикашек-клоунов, между тем как ловкие воришки, подкравшись сзади, очищают карманы зевак. Да, вот она, Ярмарка Тщеславия; место нельзя сказать чтобы, назидательное, да и не слишком веселое, несмотря на царящий вокруг шум и гам.

Маргарет Митчелл «Унесенные ветром»

Скарлетт О’Хара не была красавицей, но мужчины вряд ли отдавали себе в этом отчет, если они, подобно близнецам Тарлтонам, становились жертвами ее чар. Очень уж причудливо сочетались в ее лице утонченные черты матери — местной аристократки французского происхождения — и крупные, выразительные черты отца — пышущего здоровьем ирландца. Широкоскулое, с точеным подбородком лицо Скарлетт невольно приковывало к себе взгляд. Особенно глаза — чуть раскосые, светло-зеленые, прозрачные, в оправе темных ресниц. На белом, как лепесток магнолии, лбу — ах, эта белая кожа, которой так гордятся женщины американского Юга, бережно охраняя ее шляпками, вуалетками и митенками от жаркого солнца Джорджии! — две безукоризненно четкие линии бровей стремительно взлетали косо вверх — от переносицы к вискам.
Словом, она являла взору очаровательное зрелище, сидя в обществе Стюарта и Брента Тарлтонов в прохладной тени за колоннами просторного крыльца Тары — обширного поместья своего отца. Шел 1861 год, ясный апрельский день клонился к вечеру.

Роберт Хайнлайн «Дверь в Лето»

В ту зиму, незадолго до Шестинедельной войны, мы с котом Петронием Арбитром жили на старой ферме в штате Коннектикут. Сомневаюсь, сохранился ли дом до сих пор. Он попал в зону ударной волны от Манхеттэнского взрыва, а старые каркасные дома горят, как папиросная бумага. Даже если он и выстоял, вряд ли кому придет в голову арендовать его — в тех местах выпали радиоактивные осадки.
Но тогда нас с Питом он вполне устраивал.

Энтони Бёрджес «Заводной апельсин» (два разных перевода)

– Ну, что же теперь, а?
Компания такая: я, то есть Алекс, и три моих druga, то есть Пит, Джорджик и Тем, причем Тем был и в самом деле парень темный, в смысле glupyi, а сидели мы в молочном баре «Korova», шевеля mozgoi насчет того, куда бы убить вечер – подлый такой, холодный и сумрачный зимний вечер, хотя и сухой.

«Скучна-а-а! Хочется выть. Чего бы такого сделать?»
Это— я, Алекс, а вон те три ублюдка— мои фрэнды: Пит, Джорджи (он же Джоша) и Кир (Кирилла-дебила). Мы сидим в молочном баре «Коровяка», дринкинг, и токинг, и тин-кинг, что бы такое отмочить, чтобы этот прекрасный морозный вечер не пропал даром. «Коровяка» — место обычной нашей тусовки — плейс как плейс, не хуже и не лучше любого другого. Как и везде, здесь серв обалденное синтетическое молоко.

Алексей Иванов «Географ глобус пропил»

Это мы – опилки.
Станислав Лем
Глава 1. Глухонемое козлище
– Конечная станция Пермь-вторая! – прохрипели динамики.
Электричка уже подкатывала к вокзалу, когда в вагон вошли два дюжих контролёра – один с ближнего конца, другой с дальнего, чтобы отсечь пути к бегству. Пассажиры заволновались, а небритый, помятый молодой человек, сидевший у окна, даже не оглянулся.

Евгений Водолазкин «Лавр»

В разное время у него было четыре имени. В этом можно усматривать преимущество, поскольку жизнь человека неоднородна. Порой случается, что ее части имеют между собой мало общего. Настолько мало, что может показаться, будто прожиты они разными людьми. В таких случаях нельзя не испытывать удивления, что все эти люди носят одно имя.

Нил Гейман «Американские боги»

Тень отсидел три года. А поскольку он был высоким и широкоплечим и весь вид его словно говорил «отвали», то самой большой его проблемой было как убить время. Он держал себя в форме, учился фокусам с монетами и много думал о том, как любит свою жену.
Самое лучшее в тюрьме – а на взгляд Тени, единственное, что в ней есть хорошего – было чувство облегчения. Мол, он пал так низко, как только мог пасть, и потому уже на дне. Не нужно бояться, что тебя сцапают, потому что тебя уже сцапали. Нечего больше бояться, что принесет завтрашний день, так как все дурное уже случилось вчера.